Мишель Уэльбек. Покорность/ Пер. с фр. М. Зониной. М.: АСТ; Corpus, 2016. 312 стр.

Пересказывать сюжет смысла нет – бутылку с ним вынесло медиа-море еще до публикации книги. Пришедшейся ровно на день парижских терактов. Первых, увы, ибо с тех пор была пятница 13 ноября.

Об актуальности проблемы Европы vs. Еврабия (словечко из книги) говорить смысла тоже мало – если Франсуа с горечью провожает в Израиль свою любовь Мариам, то статистика нам неумолимо говорит, что исход-алия евреев из Франции сейчас максимально велик (далее следует Англия и Бельгия).

Самого Франсуа, собственно, ее отъезд задевает только потом, таким эмоциональным афтершоком. По большому же счету его не волнует ни один из аспектов этой самой репатриации – ни социально-геополитический (на политику ему глубоко наплевать), ни личностный (в одиночестве ему все равно покойнее). Да, это все тот же герой Уэльбека, у которого давно нет никакого общения с родителями, нет друзей (и понимания, зачем это нужно), не говоря уж о жене, а эмоциональные привязки сводятся к нулю (с Новым годом впервые не поздравил ни один человек – да и Бог с ними).

Единственное, что спасает – сигареты, выпивка с едой и тот human touch, которого так алкал в известной песне Брюс Спрингстин:

«…Мне страшно захотелось ее погладить, я даже ощутил болезненное покалывание в пальцах; удивительно, до чего хорошо я помнил ее попу».

Что ж, он (Франсуа? Уэльбек?) честен перед собой да и окружающими. Это то, что приносит удовольствие, иное же столь ненадежно, что его и нет. Что ж делать, если «оказалось, что я не способен жить ради себя, а ради кого еще я мог бы жить? Человечество меня не интересовало, более того, внушало отвращение, я вовсе не считал всех людей братьями, особенно если рассматривать достаточно узкий фрагмент человечества, состоящий, например, из моих соотечественников или бывших коллег». Хотя его еще радует Гюисманс, 700-страничную диссертацию по которому он когда-то написал.

Впрочем, статьи о нем он писать уже перестал, это тоже ушло.

Тем временем исламская партия приходит к власти – что интересно, довольно тихо, спокойно, так действительно совпало. Они – умеренные, прочие партии – не смогли между собой договориться. Это даже выгодно многим политикам и обычным людям! Да и их лидер Махаммед бен Аббес не только мил (не закрашивает седину, чтобы казаться солиднее), но и ко всяким ультра даже на пушечный выстрел ни ногой! Ужаса, одним словом, никакого нет. Разве что из Сорбонны, где преподавал герой, уволили всех женщин (да они ушли и сами, плюс – с очень выгодными «золотыми парашютами» и досрочной пенсией), а на улице перевелись не только юбки, но и шорты.

Смотреть не на что, тоже было уволенный (и то по собственному недосмотру – с ним не смогли связаться, чтобы обговорить новые условия) Франсуа начинает больше смотреть ТВ, думать (бывший ученый в нем чувствовался) и – путешествовать (одно время в Париже немного бузят + убить время, которое – свободно все).

Тут опять немного туристических красот, которые Уэльбек, правда, списывает не из Wikipedia (обвиняли в связи с предыдущими «Картами и территориями»), но – из книг по Гюисмансу и католическим святыням. Он едет в Рокамадур, к Черной Мадонне, в один из древнейших религиозных центров Старой Европы, по местам Гюисманса, обретшего после «Наоборот» и прочего декадентства в конце жизни относительное утешение в вере.

Едет он, конечно, именно что от нечего делать. Но тут происходит один кульбит, от которого постоянным читателям Уэльбека становится «более странно, чем в раю».

«Я вот чувствовал, что готов погибнуть, но не то чтобы за свою землю, я был готов погибнуть в широком смысле слова, короче, я пребывал в странном состоянии, мне казалось, что Мадонна восстает, снимается со своего пьедестала, вырастает в воздухе, а младенец Иисус слово отделяется от нее, мне чудилось, что теперь ему достаточно поднять руку, чтобы язычники и идолопоклонники были уничтожены, а ключи от меня вручены ему».

Герой Уэльбека готов обратиться к католической мистике в поисках индивидуального спасения?

«Иже аще хощет душу свою спасти, погубит ю: а иже погубит душу свою Мене ради и евангелия, той спасет ю»?

Отнюдь нет, мотивация другая. Франсуа давно размышляет, играет с идеей суицида, поэтому ключевой его интенцией становится «погибнуть в широком смысле слова». И тут уже особенно не важно, на каком основании возвести это решение.

Генон и Ницше, еще одно аббатство и бордель в Париже, христианство и атеизм, фашизм и Тойнби, дистрибутизм как допустимый инвариант/ мягкая альтернатива капитализму – кто-нибудь из наших антиевропейских правых уже наверняка привел этот список исканий (киданий) уэльбековского персонажа как пример идеологической каши в голове нового европейца. Да, от традиционалиста Генона можно перейти к исламу (перейти – в ислам), потому что Генон сам принял ислам, а недавно обратившийся в ислам и публикующий теперь популярные книги о своей новой вере ректор Сорбонны может восхищаться искренностью страсти в «Истории О».

Да, легко сказать, что все это – едва ли не последняя попытка европейца найти, обрести хоть какие-либо духовные основания тогда, когда европейская, христианская цивилизация умерла и почти отпета: Западная Европа «не в состоянии спастись, как не мог спастись Рим в V веке нашей эры. Массовый приток мигрантов – носителей традиционной культуры с ее естественной иерархией, покорностью женщины и уважением к старшим – это исторический шанс для морального и семейного перевооружения Европы; мигранты открывают перспективу нового золотого века на старом континенте».

И те же исламисты и интеллектуалы из новообращенных французов говорят вроде бы очень правильные вещи – европейская цивилизация навсегда останется с нами хотя бы своим культурным наследием, но все цивилизации рано или поздно сходят на нет. Исламская партия выдвигает своим главным лозунгом возрождение института семьи – и тут с ним соглашаются все, от левых еще 1968 года до католиков. Воистину, Уэльбеку нужно идти к Оланду политтехнологом!

Герой Уэльбека – индивидуалист, убежденный, «до кончиков ногтей» (а идеологию самого Уэльбека можно было бы описать как сексуальный индивидуализм с эсхатологическими нотками). Поэтому в ситуации смерти старой духовной парадигмы даже особо не встает вопрос о выборе новой. Животрепещущим становится вопрос о выборе жизненных обстоятельств – его прельщают возвращением в университет, где за меньшую академическую нагрузку он будет получать в три раза больше (щедрые спонсоры-саудиты прозевали Кембридж, его первым купил Кувейт, поэтому на Сорбонну уж денег никак не жалеют).

Плюс – две молоденькие жены. Нужно всего лишь принять ислам – Франсуа опять же никто не тащит силком в мечеть, но от него этого ждут его новые братья-мусульмане… Вместе с европейской цивилизацией умер и европейский индивид (кстати, написав свою последнюю статью, ученый Франсуа признает, что как ученый он закончился окончательно – удачный timing). Он, Франсуа, как на демотиваторах в Интернете, «не хочет ничего решать». Поэтому выбор веры становится – выбором новоевропейского комфорта.

Опять же, будучи католиком, он абсолютно один склонялся по святым местам, общался не со всегда позитивно настроенными монахами из монастыря Гюисманса – здесь же в мечеть на церемонию его обращения придет множество его новых братьев, в университете по этому поводу проведут специальный прием. Как и Франция, он даже не поставлен перед выбором – выбор уже сделан за него, выбор сделал его. Не решившись на самоубийство, он искал растворение в надличностном – просто католическое предложение оказалось не столь комфортным…

«Я сам чувствовал, что с годами Ницше становится мне ближе, видимо, это неизбежно, когда возникают проблемы с сантехникой». Dieu est mort, vive Dieu!

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>